Культура неотделима от веры. Это относится и к тем, кто не признает истинного Бога, Творца: их культурная деятельность отражает нехристианскую сущность.

Взаимоотношения с окружающей культурой, зачастую лежащей в нехристианской системе отсчета, — вот проблема для христианина. Решение этой проблемы во всех подробностях содержится в Библии: это решение составляет одно из важнейших ее положений и связано с учением о грехе, искуплении и очищении.

Рассуждая о культуре в рамках кальвинистской Реформации, в качестве основного положения следует принять, что противоречия между высшим и низшим, между благодатью и природой не существует. Этот мир — мир Божий. Бог его создал, Бог поддерживает его, он интересен Богу. Изначально Он признал хорошим творение рук Своих. Без всякого исключения. Все, от мельчайшего атома и животных форм жизни и до самого возвышенного учения, принадлежит Ему. Вне Бога ничего не может существовать, все имеет значение лишь в связи с Ним.

Однако существует некая граница, но не между сферой, где действует Бог, и другой, более или менее автономной сферой, не между высоким и низким, а между Цар­ством Божьим и царством тьмы. Падение человека стало началом греха и, как след­ствие, в мире появилось страдание. Поэтому существует граница между добром и злом, правдой и заблуждением, красотой и урод­ством. Грех человека заключался в том, что он хотел сравняться с Богом, стать независимым. И этот грех продолжает оставаться в мире и поражать прекрасное творение Божье, неся с собой упадок, болезнь и, в конце концов, смерть. Таково истинное разграничение, существующее в мире. Эта граница проходит через все человечество, предлагая людям два различных пути, один из которых угоден Богу, а другой противоречит Его воле. Поэтому, как сказал апостол Павел, ничто не греховно: ни еда, ни питье, ни любая деятельность, если они сопровождаются благодарностью. Однако всякое действие, отрицающее Божью волю и Слово, греховно. Первая и вторая заповеди отражают это фундаментальное различие между людьми. Оно касается всех без исключения. Кроме того, тот факт, что Иисус Христос принял смерть, взяв на Себя грехи всего человечества, не относится исключительно к душе. В спасении, в искуплении нуждается весь космос, проклятие греха и зла коснулось всего сущего. Его спасительная благодать, вся полнота новой жизни, которую Он несет, ибо Он есть Путь, Истина и Жизнь, касаются всех без исключения аспектов человеческой реальности.

Рассмотренная с такой точки зрения вся жизнь, вся реальность связана с Богом — и вся наша работа, мышление, чувства становятся в некотором смысле «религией». Религия же в более узком смысле (молитва, набожность) оказывается лишь частью жизни в вере. Библия совершенно ясно указывает, чтобы мы не стремились свести всю жизнь к набожности в том смысле, как ее понимали те христиане, которые видели различие между непосредственной, сознательной набожностью и «естественной» жизнью.

Искренние и преданные христиане часто боролись с этой двойственностью, движимые стремлением подчинить все воле Бога. Именно желание отдать всю свою жизнь Богу руководило теми, кто становился отшельниками или монахами. Однако Богу принадлежит не только душа в узкорелигиозном смысле этого слова, Ему принадлежит жизнь во всей ее полноте. Без малейшего исключения. Поэтому мы и молимся: «Да приидет Царствие Твое». Мы просим, чтобы правление Бога было признано и распространено на здешнюю жизнь, на этот мир, «и на земле, как на небе».

Чтобы сделать более ясным такое полное взаимодействие с Богом, мы можем воспользоваться библейским словом «завет». Ветхий завет касался иудейского народа, тех, кто был обрезан, точно так же и Новый Завет принадлежит тем, кто обращается к Иисусу как к Господу и Спасителю, тем, кто крещен. Внутри завета нет разницы между высшим и низшим, нет такой области жизни, в которой Бог не был бы заинтересован. Когда мы спим, пашем или решаем математические задачи, то есть когда наше сознание не обращено непосредственно к Богу и вера, казалось бы, дремлет, Бог все равно не оставляет нас. Мы никогда не покидаем Его мира, и Он никогда не покидает нас.

Об этом совершенно определенно говорится в текстах Ветхого Завета. Бог не хотел, чтобы Его народ превращал в религию или в культ все без исключения. Поэтому он и сказал людям Израиля, что они могут резать скот где угодно, но только в храме это будет восприниматься как жертвоприношение. Он разрешал им праздновать в храме, но не более трех дней. И еще Он велел им устроить ограду вокруг крыши, чтобы люди не падали вниз. Он дал полезные наставления во многих областях, не относящихся непосредственно к культу, но лежащих под Его управлением. Он хотел, чтобы Его народ жил, ибо Он был Богом жизни в полном смысле этого слова, во всех ее проявлениях. Он показал, что ничто не лежит вне Его сферы: воровство и правосудие, торговля и собственность, сексуальность, еда, питье. Его заповеди были не просто религиозными или этическими, они представляли собой основные принципы жизни, включая, разумеется, ее культовые и этические аспекты.

В Своей мудрости Бог понимал, что если Его дети обратятся к другим богам, то по­страдает не только их вера и служение, но окажется под угрозой и вся их жизнь: секс, политика, житейское счастье. В исторических книгах Ветхого Завета и книгах пророков мы читаем, к чему приводил отход от истинного Бога; находим мы подтверждение этому и в Новом Завете. Если люди неохотно слушали пророков, то Бог обещал им вершить Свой суд, который, опять-таки, касался не только вопросов веры, спасения и вечной жизни, но и жизни повседневной, политической свободы, собственности и благосостояния.

Можно сказать, что великие библейские принципы Реформации дали ответ не только на вопрос о том, каким должно быть отношение христиан к культуре, но и о том, каким должно быть его отношение к нехристианской культуре, ответ, в котором нуждаемся мы, живущие в мире, полном греха и безбожия. Там, где есть любовь, доброта, правота и истина, там нет проблемы. Христианин будет активно участвовать во всех добрых делах, которые происходят по воле Божьей. Но там, где жизнь исковеркана или искажена грехом, христианин на собственном примере, а также при помощи слов и своего творчества должен показать, какой хотел видеть ее Бог на самом деле. Во Христе человек обновляется, приобретает новое чувство гармонии с миром, которым Бог изначально хотел наградить его. Ему дана помощь от Самого Бога в виде Святого Духа, который поможет ему построить новую жизнь в окружающем его мире. Он и есть «соль земли», удерживающая общество от разложения и придающая вкус всем составляющим жизни.

Связь христианства с культурой нередко выражается в форме, которую можно назвать опосредованным благословением. Большинство людей стремятся к истинной человечности, добродетели, любви и благу просто потому, что они люди; проявляясь в жизни христиан, эти свойства, эти первичные продукты Евангелия оказывают огромное влияние. Таким путем даже в греховном мире — мире, где и сами христиане далеки от безгрешности, — может установиться некое согласие, основной культурные стандарт, определяющий критерии истинности, блага, подлинной человечности. Я назвал бы это опосредованным благословением христианства потому, что оно воздействует не только на истинных христиан, тех, кто уверовал в Иисуса Христа, но и на людей, которые не хотят быть христианами. По сути получается, что даже тот, кто живет греховной жизнью, волей-неволей признает этот культурный стандарт.

Нечто подобное произошло в XVII веке. Культурный стандарт того времени был в большой степени результатом Реформации. Он же заставил римско-католическую церковь пересмотреть свое учение и (что, наверное, важнее) свою деятельность. Благодаря ему влияние гуманизма было на некоторое время ослаблено. Гуманизм не был столь уж значительной силой, к тому же сам испытал воздействие христианства.

Следует осознать, что человек XVII века не сомневался в истинности изложенного в Писании. Даже нехристиане признавали истинными содержащиеся там факты. Марло жил несколько раньше, но его пьеса «Трагическая история доктора Фауста» весьма типична. Там изображен человек, продавший душу дьяволу; когда ад уже близок, он кричит: «Вижу, вижу кровь Христа, струящуюся по небосводу. Одна капля спасет мою душу, полкапли, о Христос!» Он не кается и не получает спасения, однако, оставаясь нехристианином, он все-таки знает, как можно спастись. Сам Марло тоже не был христианином, но и он это знал. Подобные вещи случались повсеместно: философ Декарт отыскал с помощью своего «метода» путь к человеческому самосознанию — и это означало, что библейские истины оказались ненужными. Однако, сделав свое великое открытие, сформулировав свой cogito, ergo sum, он совершил паломничество к деве Марии, чтобы поблагодарить ее! Мироощущение человека XVII века было традиционно христианским (и в основном библейским), хотя многие люди сами не были христианами.

Величие и наполненность культуры XVII века, его наука, искусство, глубина понимания, его богатство и могущество не были результатом исключительно человеческого труда — как если бы христиане поставили своей главной целью достижение всего этого. Нет, все это являлось побочным продуктом основных христианских принципов и, в конечном счете, Божьим даром и благословением. Сам Иисус сказал, чтобы мы искали Царства Божьего, а остальное приложится. Все было дано людям, и, после того как европейский человек обратился к Богу, выросла великая культура XVII века. Бог обещал Своему народу (например, во Втор. 28), что, если он будет ходить путями Его, Он сделает его величайшим из народов, и будет «народ сей» повелевать другими народами. Это истинно не только по отношению к древнему Израилю, но и в наши дни.

Каким представлял себе окружающий мир человек XVII века? Конечно, существовало множество концепций и мнений, однако общепризнанный стандарт был следующим. Весь мир, небо и землю создал триединый Бог. В этом космосе существуют ангелы и демоны, люди, животные, растения, а также неодушевленные предметы. Однако встречается и множество такого, что невозможно увидеть глазами, например, принципы, нормы или законы. И потому возможно говорить о добре и зле, истине и заблуждении. Мир имеет строение, заданное Богом, определившим порядок вещей. В этом порядке всякая вещь наделена своим значением. Творение гармонично и преисполнено блага, хотя и загрязнено человеческим грехом. В этой упорядоченной вселенной человеку отведено подобающее место: может быть, он и венец творения, но не его центр.

Данное описание, кончено же, далеко от завершенности. Понимание мира и человеческой жизни было чрезвычайно богатым. И все же люди XVII века были не лучше нас: они были грешны и зачастую ограниченны. Например, невозможно оправдать их отношение к «ведьмам», хотя оно и было единственно возможным при таком миропонимании. Человек XVII века не отличался и от людей Израиля времен Ветхого Завета: когда дошло до дела, они тоже забыли, что их мудрость и величие — это Божий дар. Они поступили так же, как иудеи, о которых пророчествовал Моисей: «И утучнел Израиль… и оставил он Бога, создавшего его, и презрел твердыню спасения своего» (Втор. 32: 15).

Христианство слабело. Росло число людей, заявлявших, что веруют в Бога, но поступавших вразрез с Его заповедями. Они пытались собственными силами придерживаться морали. И им это не удавалось. Гуманизм снова набирал силу.

Такое вступление к рассказу о движении Просвещения может показаться негативным. Однако это центральный момент, поскольку Просвещению суждено было изменить мир. В эту эпоху мы живем и сейчас, хотя и в самом ее конце. Ее цели достигнуты. То, что зародилось в кабинете философа, ныне пребывает в сердцах и умах всего западного мира. Нам важно уяснить это, если мы хотим проникнуть в суть нынешнего искусства и осознать теперешнее положение человека, отраженное в искусстве.

Современное искусство не пришло из ниоткуда. Оно стало результатом глубокого переосмысления духовных ценностей в эпоху Просвещения. Поэтому, если мы хотим увидеть скрытое содержание современного искусства и понять, почему оно именно такое, какое есть, следует сопоставить его с искусством периода, предшествовавшего времени великих перемен.

Я не собираюсь заниматься исчерпывающим историческим анализом. Моя цель — обратиться к определенным работам, чтобы выяснить их смысл, мотивы, духовное содержание. Такой анализ обнаруживает в этих работах определенного рода внутреннее единство, и чрезвычайно важно осознать его, чтобы понять, какую роль призвано играть в обществе искусство, в особенности живопись.

Я выбрал для анализа «Мадонну с младенцем» Дуччо, созданную примерно в 1300 году. Попытаемся понять, к чему стремился художник, когда писал ее. Или задумаемся над тем, чего ждали люди от его произведения (ведь он, являясь творческой личностью, был крепко связан со своей общиной). Что означает эта картина?

Можно ли считать ее изображением события, которое в действительности произошло в Вифлееме в I веке н.э.? Может быть, это реконструкция некоей гипотетической фотографии, которую удалось бы сделать, будь тогда фотоаппараты? Взглянув на эту картину (и на другие изображения библейских сцен), мы вскоре убедимся: ничего подобного. Средневековый художник не думал, будто воздух Вифлеема был окрашен в золотой цвет! К тому же он наверняка понимал, что стиль одежды в те времена был другим. Мадонну стремились изобразить в богатом уборе, хотя всем было известно, что она была бедна, о чем сообщают евангелисты (и если художник сам не читал Библию, то, конечно же, знал об этом от пастора). Значит, это не I век н.э. Но что же? Сцена из райской жизни? Но средневековый человек был хорошо подкован теологически, ему и в голову не пришло бы, что к моменту перехода в рай Христос оставался ребенком. Нет также никаких оснований предполагать, что картина изображает какую-либо сцену из будущего. Так о чем же она?

Обратимся к самой картине. Очевидно, она изображает Мадонну, называемую «Богоматерью», и этого названия достаточно, чтобы изобразить Христа младенцем. Мадонна смотрит на нас с интересом, хотя и несколько отстраненно. Определенно, она — личность незаурядная, и даже самый отъявленный богохульник не посмел бы отозваться о ней с неуважением. Мадонна божественна и в то же время человечна. Вот о чем говорит нам эта картина. Это, если хотите, проповедь. В глубоком и истинно религиозном смысле такая картина служила «плакатом», призывающим людей «идти к Марии со всеми своими горестями».

В римско-католической церкви, чрезвычайно почитающей Марию, таких картин великое множество. Ни одна из них, по сути, не связана ни с исторической значимостью изображаемого события, ни с исторической реальностью, хотя они и отражают историческое событие — рождение Христа. Нет, все они соотнесены с реальностью текущего момента, с той невидимой для глаз реальностью, которую можно постичь только при помощи веры: Мария, Богоматерь, способна помочь, если вы будете ей молиться.

Такие картины принято называть иконами. На них изображалось то, что представлялось чрезвычайно важным, и порой даже сами картины считались святыми. Они отображали нечто сверхъестественное, лежащее за пределами обыденного человеческого восприятия, были наполнены религиозным содержанием. Такие картины нельзя считать простым воспроизведением важного события, их суть гораздо значительнее, чем обыкновенное изображение даже столь важной для человека вещи, как материнство. Они представляли Марию, Мадонну, Богоматерь.

Однако сам предмет изображения — это еще не все. Художественные особенности также играют свою роль. Уж о чем думали иконописцы в последнюю очередь, так это о том, чтобы использовать сюжет только в качестве повода для создания изящной композиции. Конечно, если они собирались писать Мадонну, им хотелось, чтобы картина была как можно красивее: если кого-то любишь, то не можешь желать меньшего. Однако картина должна была сказать больше, чем просто: это Мадонна. Художественные особенности композиции служат именно передаче внутреннего смысла, а не отражением наших собственных знаний или представлений о Мадонне.

Я начал с изображений Мадонны, но с тем же успехом можно было обратиться и к другим темам: распятию, поклонению волхвов или воскресению. В любом случае я мог бы доказать, что суть работы художника состояла не в показе исторического события как такового и, конечно же, не в достижении археологической достоверности, художник был целиком сосредоточен на одном из постулатов веры и стремился воспроизвести его в рамках строго определенной, традиционной композиционной схемы. Возможные вариации в стилистике, а с нею и в теологических обертонах не искажали основной мысли.

Проанализируем картину Рубенса «Мученичество св. Ливина». Фигура святого находится в левой части картины, он в полном церковном облачении, его руки раскинуты, он взывает к Богу, отдавая себя Ему. Только что, стоя перед судом, даже перед угрозой смерти он отказался отречься от своей веры, ибо ему известна абсолютная, высочайшая и глубочайшая истина. Он принял свой приговор, воззвал к Богу, и вот — небеса открываются, оттуда нисходят ангелы: одни — для того чтобы увенчать мученика, другие несут меч Божьего гнева. И это не просто видение возвышенной души: стражники тоже видят все это и разбегаются. Лошади встают на дыбы. Как раз этот момент и запечатлен художником. Картина говорит о разверзнувшихся небесах, о том мире, который не замкнут в себе: Бог и Его слуги не дремлют. Истина имеет конкретный смысл.

Исторические и, в частности, библейские сюжеты не содержали в себе никаких проблем для средневекового художника. Его картина была символом истины более глубокой, чем та, которую можно видеть глазами. Однако с приходом Ренессанса искусство стало более реалистичным, и тут возникла одна трудность. Что следует изображать художнику: известную ему истину или то, что может увидеть человеческий глаз в определенном месте в определенное время? Можно написать исторически безупречную картину, стараясь воссоздать то, что запечатлел бы фотоаппарат. Но ценность такого произведения будет не более чем исторической. В то же время передать неподвластную времени истину зачастую можно, лишь нанеся ущерб исторически достоверному изображению событий. Благодаря нагруженности религиозным смыслом в ходе западноевропейской истории живопись чаще всего служила не просто для украшения или услаждения взоров. Ей придавали больше значения, чем, к примеру, гобелену (даже изображающему сюжетные сцены) или керамике, и часто даже больше, чем скульптуре. И дело тут не только в тематике и предмете изображения, и не просто в том, что трактовка темы становилась конкретным выражением определенного взгляда на жизнь и окружающий мир, основополагающие истины и ценности. Не принимая в расчет этого рассуждения, мы не сможем понять современное искусство. Множество работ могут показаться бессмысленными, мусором, однако их представляют публике, ибо их истинное содержание полно почти религиозной значимости: они определенным образом трактуют человека и его мир, пусть и представляя его в виде мусора.

Многим произведениям западноевропейской живописи свойственно качество, которое можно охарактеризовать как «иконность». Вероятно, странность современной живописи имеет с этим определенную связь. Изображения Мадонны и другие иконы в некотором роде превратились в идолов, и подобная ошибка, наверное, послужила источником обсуждаемой нами проблемы. Однако за один вечер, просто заявив, что живопись должна быть живописью, решить эту проблему невозможно.

Пейзаж работы Яна ван Гойена, одного из величайших пейзажистов, поможет понять, каким образом живопись трактует реальный мир. Картина предельно проста: спокойное море, штормовая облачность, вдалеке — несколько парусников, справа — лодки в гавани, у пристани. Это отнюдь не реальный пейзаж, написанный с определенной точки. Исследование работ ван Гойена показывает, что он никогда не писал пейзажей с натуры. Его живопись лишена фотографичности.

И в то же время все кажется необычайно реальным. Величие картины, мастерство художника проявились именно в простоте. Картина настолько реальна, что в наши дни многие проходят мимо нее, думая, что она просто копирует натуру. Но искусство всегда изображает реальность в человеческом восприятии. Эта картина — не фотография, она передает человеческий опыт восприятия и понимания, рациональную и эмоциональную реакцию человека на ту истину, которую несет для него реальность. Эта картина содержит определенный взгляд на действительность, некую философию, выраженную не в словесной форме, а художественным способом. Совершенно так же, как художник-католик выражал свое понимание теологических аспектов, связанных с девой Марией и ее значением в религиозной жизни.

Давайте сравним работу ван Гойена, работавшего в Голландии, с искусством некоторых его бельгийских (фламандских) современников. В Голландии было чрезвычайно сильно влияние протестантской Реформации. Бельгия же в большой степени принадлежала к миру католической Контрреформации. Без сомнения, два различных отношения к действительности, к физическому, да и к духовному миру стали результатом глубокого воздействия обеих религий на культуру этих стран в целом и на способы мышления в частности.

Возможно, обсуждаемая нами картин ван Гойена — типичное выражение истинно протестантского отношения к действительности. Важно отметить, что художник жил в то время, когда культура претерпела серьезные преобразования, и в основе этих преобразований лежала библейская философия. Даже если станет известно, что сам Гойен был католиком (независимо от того, шаткой или глубокой была его вера), факт остается фактом: он действовал и мыслил по канонам, установленным би­блейским пониманием дей­ствительности.

Данный случай может послужить примером того, каким образом библейское христианство становится «солью» общества. Это как бы вторичный результат действия Благой вести. Человек становится христианином, когда признает Иисуса Христа своим Спасителем и Господом. Его Дух нисходит к человеку, и тот начинает воплощать в своей жизни «плоды» этого Духа. Что, в свою очередь, в результате работы в мире и средствами этого мира приводит к созданию «вторичных» плодов в культуре, к возникновению христианской, библейской системы взглядов на труд, деньги, природу, на реальность в целом. Эта система сильнейшим образом влияет на все общество, находит выражение и в национальном искусстве.

Пейзажисты классической школы, вдохновленной идеями гуманизма, изображали совсем другой мир — более возвышенный, идеальный, служащий фоном для великих деяний человека, героических подвигов, глубоких мыслей, затмевающих скучную повседневность.

Иллюстрацией моей мысли станет работа Пуссена, изображающая погребение Фокиона. Это красивейший пейзаж с ясно построенной композицией. На незначительном удалении виден прекрасный классический город Афины (в том виде, как он представлялся Пуссену). Хоронят Фокиона, великого человека, принадлежавшего, как и сам Пуссен, к течению стоиков. Вся картина наполнена грустью: даже классический рисунок райского пейзажа пронизан духом смерти.

Пуссен изображал мир таким, каким он мог или должен был быть: мир, населенный богами — в глубоком смысле аллегорическими фигурами — или героями, идеальными жителями возвышенного и поэтического прошлого. Он стремился показать больше, чем может увидеть глаз, — идеал, образец, видение человечества. Его искусство проникнуто философией жизни и космоса, упорядоченной, точно определенной и глубоко человечной.

Но такое видение нельзя назвать христианским. Отличие этой картины от пейзажа ван Гойена поразительно: ван Гойен воспевает красоту мира, окружающего нас здесь и сейчас, мира, созданного Богом, полноту той реальности, в которой мы живем и которую можем увидеть, если наши глаза откроются.

Пуссен мечтает о земном рае, полном великих людей, великой человечности, который, увы, очень хрупок и неустойчив, подобен неосуществимой мечте.

Ван Гойену известно, что в мире есть и грозовые тучи, что его нельзя назвать безоблачным, однако главной остается любовь к тому миру, в котором он живет.