(Страницы из писательского блокнота)

…Однажды мне вдруг подумалось: «А не постмодернистичен ли по своей природе и сам наш мир? Ведь мы же знаем, что «в каждом человеке сокрыт образ Божий». Разве это не является аналогом скрытой в тексте цитаты? Таким образом, можно сказать, что человек — это цитата Бога, ибо каждый из нас, как текст скрытую цитату, таит в себе образ Божий...

...Пока ездил на станцию «Загорянская» смотреть предложенную нам на лето дачу, прочитал в электричке роман Стивена Кинга «Библиотечная полиция». Надо, не кривя душой, признать, что читал я его с большим интересом — интрига и вправду так прочно привязывает к себе внимание читающего, что оторваться от сюжетной линии просто невозможно. Но в итоге испытываешь чувство откровенного разочарования. Не потому, что это сделано плохо, и не потому даже, что — жестоко, а потому, что проблема мистического характера решается исключительно на материальном уровне. То есть с инфернальной нечистью и дьявольщиной герои борются практически теми же методами, что и с рядовыми бандитами — путем их физического устранения. А то, что против них существует такое мощное оружие как молитва, пост и церковное покаяние, им, похоже, даже и невдомек. А поэтому, и одержанная ими победа кажется неубедительной: вампиры, бесы, ведьмы и прочие дьявольские отродья — это не та категория, которая исчезает с умерщвлением ее плоти...

...Сегодня всю дорогу в метро, а потом и дома читал в одном из номеров журнала «Звездная дорога» повесть Олега Синицына «Двадцать пятый час». В ней, как и у Стивена Кинга, тоже действуют инфернальные сущности, но победа над ними одерживается не столько силой оружия, сколько силой духа. Уже самим фактом того, что герой не испугался адских чудищ, угрожающих из преисподней миру живых, и не пошел им в услужение, он снял печать заклятия с ангелов, а уже они своими огненными мечами начали очищать мир от губительной нечисти.

Вот без этого Божественного «противовеса» всем лешим, троллям, бесам, ведьмам и прочей мистической заразе современная фантастика выглядит, как самолет с одним крылом: в ней присутствуют только сам человек и силы зла, тогда как второго «крыла» — сил добра — как правило, нет, и человеку приходится во всем уповать только на свои силы. Отсюда и эта заполонившая страницы фантастики заведомо беспобедная борьба с бесами при помощи одних только физических методов — молиться-то ведь героям некому, в их мире не существует Бога!..

Повесть Олега Синицына — одна из немногих, где эта традиция нарушается, и поэтому она воспринимается как обещание того, что в создаваемые писателями миры наконец-то возвращаются полнота и равновесие, благодаря чему перед их героями открывается перспектива не только вечно бороться со злом, но и делать выбор между ним и силами добра…

...Несколько лет назад, читая в Самарском епархиальном училище лекции по истории русской словесности, я посвятил один из уроков творчеству Сергея Есенина, столетие со дня рождения которого как раз тогда отмечалось. И вот, внимая его стихам, один из будущих батюшек вдруг говорит:

— Послушайте, но ведь это же пишет не христианин, а язычник. Смотрите: «Молюсь на копны и СТОГА», «За прощальной стою обедней КАДЯЩИХ ЛИСТВОЙ БЕРЕЗ», «Я молюсь НА АЛЫ ЗОРИ, причащаюсь У РУЧЬЯ», «Молюсь дымящейся ЗЕМЛЕ» и все в таком же духе. Ведь это же миропонимание человека до-христианской эпохи...

Перечитав дома есенинский двухтомник, я подумал, что мой семинарист был весьма и весьма прав. Есенин — не отступник от Бога, как считают многие есениноведы, он к Нему просто еще и не приходил. Его мировоззрение действительно еще глубоко дохристианское — праславянское, основывающееся не на вере в Бога Творца, а на поклонении самим стихиям — ветру, солнцу, дождю, грому или же объектам природы — земле, лесу, полю...

Посмотрим на строки такого, казалось бы, покаянного стихотворения, как «Мне осталась одна забава», выражающего как бы последнюю волю автора:

На первый взгляд, примирение поэта с Богом состоялось, по крайней мере, мы присутствуем при факте осознания им своей вины перед Ним. Но даже под иконами — Есенин хочет лежать не в чем-нибудь, а именно в русской рубашке, то есть в рубашке с вышитым вокруг ворота орнаментом. А что такое русский орнамент? Исследования академика Б. А. Рыбакова и других историков показывают, что русская народная вышивка — это зашифрованная языческая символика, изображающая древние божества: Хорса (кружок-солнце), Макошь (крестики типа буквы «Х», символизирующие человека с поднятыми к небу в молении руками), Древо Жизни («елочки» вдоль ворота) и так далее.

Так что, даже смиряя себя в свой последний час перед Богом, Есенин этой просьбой похоронить себя в русской рубашке, быть может, сам того не осознавая, говорит нам о том, что в душе он был, есть и остается не христианином, а язычником.

...К сожалению, мир устроен таким образом, что существование добра и света все время требует новых и новых доказательств, тогда как наличие зла является для всех само собой разумеющимся и очевидным фактом. Более того, одна из героинь повести молодого самарского прозаика Александра Громова «Роман, который мне приснился», пытаясь убедить квартирующего у нее писателя Шадрина в существовании Бога, уже и само бытие Всевышнего доказывает при помощи ссылки на существование... НЕЧИСТИ. «Как же, мол, так «НЕТ БОГА»? Есть Бог. Вот БЕСЫ же — ЕСТЬ?» И, натолкнувшись на это столь очевидное и бесспорное для нее доказательство, делает торжествующий логический вывод: «А раз ЕСТЬ БЕСЫ, то ОБЯЗАН БЫТЬ И БОГ», иначе мир был бы как самолет с одним крылом и давно бы уже рухнул в пропасть...

Примерно то же, на мой взгляд, можно сегодня наблюдать и в нашей (не без основания критикуемой) литературе: в которой обилие чернухи и порнухи должно подтверждать собой существование чистоты и святости. Уж коли, мол, у нас имеются Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин и иже с ними, то, по логическому закону героини повести А. Громова, просто не может не быть и их противоположностей. Беда только в том, что Божественное присутствие в нашем мире носит характер сокровенный, скрытый от глаз непосвященных, а дела бесовские творятся у всех на виду, и их результаты каждый может зреть на многочисленных книжных лотках и под обложками ряда «тонких» и даже «толстых» журналов. Но кто знает, может, уже родился где-то неведомый миру отрок Варфоломей, которому уготовано завтра стать литературным Сергием Радонежским? Может быть, уже раскорчевывает себе потихоньку творческую делянку в дебрях словесного леса, с радостью наблюдая, как, словно приручаемые медведи, тянутся к его ладоням переставшие казаться страшными модернистские образы... На все, как говорится, воля Божья. Глядишь — и дождемся...

...Не помню, кто из древних сказал фразу, что «всякая душа по своей природе — христианка», но вчера вдруг обнаружил ей совершенно неожиданное подтверждение. И у кого? У БОГОБОРЦА и АТЕИСТА В. В. Маяковского!.. Вот он, завершая программную для того времени поэму «Про это», в главке «Любовь», излагая свое понимание этого чувства, пишет:

Проанализировав отбрасываемые и остав­ляемые поэтом критерии любви, мы увидим, что от нее отсекаются именно ее МИРСКИЕ компоненты и оставляются компоненты НЕБЕСНЫЕ. Так, по Маяковскому, любовь выводится за рамки таких чисто земных понятий как СЕМЬЯ («чтоб не было <...> ЗАМУЖЕСТВ»), СЕКС («чтоб не было <...> ПОХОТИ») и СОВМЕСТНОЕ ВЕДЕНИЕ ХОЗЯЙСТВА («чтоб жить не в жертву ДОМА...»). А самое главное — она лишается таких своих мирских качеств как КОНКРЕТНОСТЬ и ИНТИМНОСТЬ, обретая взамен их некую абстрактно-бесполую УСЛОВНОСТЬ («Чтоб ВСЯ на первый крик: — Товарищ! — оборачивалась ЗЕМЛЯ») и первомайско-демонстрационную ВСЕМИРНОСТЬ («Чтоб ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ шла...»), которые увенчиваются отождествлением окружающего МИРА с образом ОТЦА, а ЗЕМЛИ — с образом МАТЕРИ. Куда уж тут апостолу Павлу с его «и прилепится муж к жене своей, и будут двое одна плоть»! Маяковский идет гораздо дальше, пропагандируя любовь именно в ее божественном, я бы даже сказал РАЙСКОМ проявлении (том — о котором святой Максим Исповедник писал, что: «СОВЕРШЕННАЯ ЛЮБОВЬ не разделяет единого естества человеков по различным качествам, но, всегда взирая на оное, ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ ЛЮБИТ... Совершенный в любви не знает разности между своим и чужим, или своею и чужою, или между верным и неверным, или между рабом и свободным... ВСЕ И ВО ВСЕХ — ХРИСТОС»).

Именно это мы видим в финале поэмы Маяковского, где (подаренный отцом вместе с жизнью) МИР и (подаривший его вместе с фактом зачатия) ОТЕЦ сливаются воедино, вырастая в своих размерах до образа сотворившего все вокруг БОГА-ОТЦА, а (принявшая в свое лоно отцовское семя) МАТЬ и (принимающая в себя после смерти нашу плоть) ЗЕМЛЯ — до известного по древнерусским духовным стихам образа «МАТЕРИ-СЫРОЙ-ЗЕМЛИ».

Так что, как ни старался Владимир Владимирович быть в своем сознательном творчестве большевиком-атеистом, а стоило заговорить на сокровенную для него тему любви, и на бумагу тотчас же выпрыгнуло прятавшееся глубоко в подсознании ее чисто божественное понимание.

…Помнится, при первом прочтении романа Булгакова «Мастер и Маргарита» я искренне хохотал над сценкой, описывающей, как Бегемот и Коровьев пытались попасть в ресторан «Дома Грибоедова», у входа в который сидела «гражданка в белых носочках и белом же беретике с хвостиком», потребовавшая у неразлучной парочки писательские удостоверения.

— Прелесть моя... — начал нежно Коровьев.

— Я не прелесть, — перебила его гражданка.

— О, как это жалко, — разочарованно сказал Коровьев и продолжал: — Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею...

Потом, много позже, читая уже не булгаковское «евангелие от Воланда», а настоящее — от Матфея и других Апостолов — я понял, что гражданка в белых носках является практически единственным персонажем романа, не подпавшим под власть нечистой силы. Ведь по Священному Писанию «прелесть» — это, во-первых, «самопрельщение» (1 Фес. 2: 3), а во-вторых, «обманывание и обольщение других» (Мтф.: 27: 64), поэтому, заявив представителю свиты Воланда (дьявола) свое твердое «Я не прелесть», гражданка в белых носках и белом берете (цвет чистоты и святости) выказала именно православное отношение к слову «прелесть», вызвав тем нескрываемую досаду Коровьева («О, как жалко...»), бесовская роль которого как раз и опирается на склонность людей к самообольщениям и соблазнам.

Из случайных рифм:

…Лежа на верхней полке поезда, я чуть ли не половину ночи размышлял о прозе Стивена Кинга, книгу рассказов которого «Сезон дождя» я купил на казанском вокзале перед самой поездкой в Сызрань. Это очень талантливый писатель, и, хотя он пишет про всякие ужасы, его проза лучше любой публицистики раскрывает бездуховную сущность западной массовой культуры, я бы сказал, ее мистическую трагедию. Потому что из рассказываемых им историй отчетливо видно, что современный мир включает в себя только такие факторы, как человек и дьявольщина, но при этом в нем фактически отсутствует даже какое-либо упоминание о Боге. «Ты бы еще сказала: “ПОКАЙСЯ!”», — с негодующим сарказмом восклицает, заблудившись среди непронумерованных автострад, один из персонажей книги в ответ на предложение его подруги вернуться и выехать на правильную дорогу. И дальнейшее развитие сюжета показывает, что мир, в котором раздражителем является даже сама только мысль о покаянии, просто не может быть обречен ни на что другое, кроме как на погибель...